Родные строки. Наталья Кравченко

7 июля 1965 года умерла Вероника Тушнова.

В стихотворении Лермонтова «Журналист, читатель и  писатель» писатель, мысли которого близки самому поэту, взывает к настоящей поэзии, остро чувствуя её нехватку в воздухе эпохи:

Когда же на Руси бесплодной,

расставшись с сложной мишурой,

мысль обретёт язык простой

и страсти голос благородный?

Примерно об этом пишет и современный автор Владимир Новиков: 
Всюду дутые фигуры,

что ни опус — дежавю.

До живой литературы

доживу — не доживу?

Стихи Вероники Тушновой относятся именно к такой, живой литературе. Это не просто моя любимая поэтесса, она — родная по духу, по группе крови. Я открыла её для себя в 17 лет, с её стихами сверяла свои чувства, поступки. Потом появились в моей жизни поэты более сложные и интересные — Цветаева, Ахмадулина, Новелла Матвеева, но Веронику Тушнову,  «как первую любовь, России  сердце не забудет». 

Открываю томик одинокий —

томик в переплете полинялом.

Человек писал вот эти строки.

Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе,

и в столетьях мы не повстречались…

Если я от этих строчек плачу,

значит, мне они предназначались.

Помню, как в школе мои одноклассницы жадно переписывали стихи Вероники Тушновой в заветные тетрадочки, заучивали наизусть, не по программе — для себя, для души. А это безошибочный признак истинной поэзии — когда стихи вызывают желание их присвоить, сделать частью своей жизни, когда жалеешь, что не ты это сказал. Снобы относятся к творчеству Тушновой снисходительно, числя  поэтессой среднего уровня, сейчас иные «элитарные» сайты, пожалуй, и не приняли бы её стихи к публикации, посчитав неинтересными и старомодными. Но не могут устареть вечные ценности. Это то, что нетленно, непреходяще.

Душная, безлунная

наступила ночь.

Все о сыне думала,

а сказали: «Дочь».

Хорошо мечтается

в белизне палат…

Голубые лампочки

у дверей горят.

Ветер стукнул форточкой,

кисею струя.

Здравствуй, милый сверточек,

доченька моя!

Все такое синее,

на столе – цветы.

Думала о сыне я,

а родилась – ты.

Ты прости, непрошеный

ежик сонный мой.

Я тебя, хорошую,

отвезу домой.

Для тебя на коврике

вышита коза,

у тебя, наверное,

синие глаза…

Ну… а если серые —

маме всё равно.
 
Утро твое первое
 
смотрится в окно.

Простота Вероники Тушновой не так проста, за ней — глубина, - чувства, мысли, за ней выстраданная правда жизни и, самое главное, чистота, та родниковая чистота души, которую днём с огнём не сыщешь ни в современных стихах, ни в современных людях. Никакие новомодные Нины Искренко и Веры Павловы с их раскрепощённым стёбом и виртуозным матом не заменят нам этой чистоты и высоты. И если вы устали от ложной мишуры в творениях «продвинутых» авторов, от невнятицы тёмных и общих мест в них, ничего не говорящих ни уму, не сердцу — то эти стихи помогут вам восстановить веру в поэзию.

***

А это всё существовало. Было.

Лес. Первый иней. Талая вода.

И я тебя когда-то не любила.

Где я была? Кто я была тогда?

***

Хмурую землю

стужа сковала,

небо по солнцу

затосковало.

Утром темно,

и в полдень темно,

а мне всё равно,

мне всё равно!

А у меня есть любимый, любимый,

с повадкой орлиной,

с душой голубиной,

с усмешкою дерзкой,

с улыбкою детской,

на всём белом свете

один-единый.

Он мне и воздух,

он мне и небо,

всё без него бездыханно

и немо…

А он ничего про это не знает,

своими делами и мыслями занят,

пройдёт и не взглянет,

и не оглянется,

и мне улыбнуться

не догадается.

Лежат между нами

на веки вечные

не дальние дали —

года быстротечные,

стоит между нами

не море большое —

горькое горе,

сердце чужое.

Вовеки нам встретиться

не суждено…

А мне всё равно,

мне всё равно,

а у меня есть любимый,

любимый!

***

Сто часов счастья... Разве этого мало?

Я его, как песок золотой, намывала,

собирала любовно, неутомимо,

по крупице, по капле, по искре, по блёстке,

создавала его из тумана и дыма,

принимала в подарок от каждой звезды и берёзки...

Сколько дней проводила за счастьем в погоне

на продрогшем перроне,

в гремящем вагоне,

в час отлёта его настигала

на аэродроме,

обнимала его, согревала

в нетопленном доме.

Ворожила над ним, колдовала...

Случалось, бывало,

что из горького горя я счастье своё добывала.

Это зря говорится,

что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце

не стыдилось над счастьем трудиться,

чтобы не было сердце лениво, спесиво,

чтоб за малую малость оно говорило «спасибо».

Сто часов счастья,

чистейшего, без обмана...

Сто часов счастья!

Разве этого мало?

Свою последнюю книгу Тушнова назвала «Сто часов счастья». Все её стихи отмечены человечностью, естественностью, добротой и силой чувства. Но такой силы, как в этой книге, она не достигала никогда. Здесь такое могущество мужества, прямоты, беспощадности к себе, такое бесстрашие доверия, нежности — в полноту дыхания, в полноту голоса, во весь размах души! Эти стихи сразу стали востребованы. Об этом красноречиво говорит такой факт: типография, которая её издала, недодала книготоргу 5 тысяч экземпляров — они были растащены по одному, по два сборника, расхищены читателями, работниками типографии. Четверть тиража! В Москву приезжали люди из других городов специально, чтобы купить эту книгу.

***

Мне говорят: нету такой любви.

Мне говорят: как все, так и ты живи!

Больно многого хочешь,

нету людей таких.

Зря ты только морочишь

и себя и других!

Говорят: зря грустишь,

зря не ешь и не спишь,

не глупи!

Всё равно ведь уступишь,

так уж лучше сейчас уступи!

...А она есть. Есть. Есть.

А она - здесь, здесь, здесь,

в сердце моём

тёплым живёт птенцом,

в жилах моих жгучим течёт свинцом.

Это она - светом в моих глазах,

это она - солью в моих слезах,

зренье, слух мой, грозная сила моя,

солнце моё, горы мои, моря!

От забвенья - защита, от лжи и неверья - броня...

Если её не будет, не будет меня!

...А мне говорят: нету такой любви.

Мне говорят: как все, так и ты живи!

А я никому души

не дам потушить.

А я и живу, как все когда-нибудь будут жить!

 [1963]

Все стихи последней книги Вероники Тушновой «Сто часов счастья» адресованы поэту Александру Яшину — человеку, которого она любила. Эта книга — дневник этой огромной, сжигавшей их обоих любви.

***

Я одна тебя любить умею,

да на это права не имею,

будто на любовь бывает право,

будто может правдой

стать неправда.

Не горит очаг твой, а дымится,

не цветёт душа твоя - пылится.

Задыхаясь, по грозе томится,

ливня молит, дождика боится...

Всё ты знаешь, всё ты понимаешь,

что подаришь - тут же отнимаешь.

Всё я знаю, всё я понимаю,

боль твою качаю, унимаю...

***

Ты все еще тревожишься — что будет?

 А ничего. Все будет так, как есть.

 Поговорят, осудят, позабудут,—

 у каждого свои заботы есть.

 Не будет ничего...

 А что нам нужно?

 Уж нам ли не отпущено богатств:

 то мрак, то свет, то зелено, то вьюжно,

 вот в лес весной отправимся, бог даст...

 Нет, не уляжется,

 не перебродит!

 Не то, что лечат с помощью разлук,

 не та болезнь, которая проходит,

 не в наши годы...

 Так-то, милый друг!

 И только ночью боль порой разбудит,

 как в сердце — нож...

 Подушку закушу

 и плачу, плачу,

 ничего не будет!

 А я живу, хожу, смеюсь, дышу...

***

Знаешь ли ты,

что такое горе,

когда тугою петлей

на горле?

Когда на сердце

глыбою в тонну,

когда нельзя

ни слезы, ни стона?

Чтоб никто не увидел,

избави боже,

покрасневших глаз,

потускневшей кожи,

чтоб никто не заметил,

как я устала,

какая больная, старая

стала...

Знаешь ли ты,

что такое горе?

Его переплыть

все равно что море,

его перейти

все равно что пустыню,

а о нем говорят

словами пустыми,

говорят:

"Вы знаете, он ее бросил..."

А я без тебя

как лодка без весел,

как птица без крыльев,

как растенье без корня...

Знаешь ли ты, что такое горе?

Я тебе не все еще рассказала,

знаешь, как я хожу по вокзалам?

Как расписания изучаю?

Как поезда по ночам встречаю?

Как на каждом почтамте

молю я чуда:

хоть строки, хоть слова

оттуда... оттуда...

http://www.vilavi.ru/sud/270806/270806.shtml — здесь вы прочтёте историю их любви.

             Маяк

 Море мое пустынно,

 на море тишь да гладь...

 Может быть, это стыдно -

 так безнадежно ждать?

 Напрасный огонь лучится,

 виден издалека...

 Я не могу отлучиться

 с забытого маяка.

 Я не могу отлучиться

 ни на единый час:

 вдруг что-нибудь случится

 с тобой...

 А огонь погас!

***

Гонит ветер туч лохматых клочья,

снова наступили холода.

И опять мы расстаёмся молча,

так, как расстаются навсегда.

Ты стоишь и не глядишь вдогонку.

Я перехожу через мосток...

Ты жесток жестокостью ребёнка —

от непонимания жесток.

Может, на день, может, на год целый

эта боль мне жизнь укоротит.

Если б знал ты подлинную цену

всех твоих молчаний и обид!

Ты бы позабыл про всё другое,

ты схватил бы на руки меня,

поднял бы и вынес бы из горя,

как людей выносят из огня.

 

[1965]

  
***
Как ночь души моей грозна,

что делать с ней?

О, честные твои глаза

куда честней!

О, добрые твои глаза

и, словно плеть,

слова, когда потом нельзя

ни спать, ни петь.

Чуть-чуть бы счастья наскрести,

чтобы суметь

себя спасти, тебя спасти,

не умереть!

***

Я не люблю себя такой,

не нравлюсь я себе, не нравлюсь!

Я потеряла свой покой,

с обидою никак не справлюсь.

Я не плыву, — иду ко дну,

на три шага вперёд не вижу,

себя виню, тебя кляну,

бунтую, плачу, ненавижу...

Опамятуйся, просветлей,

душа! Вернись, былое зренье!

Земля, пошли мне исцеленье,

влей в тёмное моё смятенье

спокойствие твоих полей!

Дни белизны... чистейший свет...

живые искры снежной пыли...

«Не говори с тоской — их нет,

но с благодарностию — были».  

Всё было — пар над полыньёй,

молчанье мельницы пустынной,

пересечённые лыжнёй

поляны ровности простынной,

и бора запах смоляной,

и как в песцовых шубах сучья,

и наводнённое луной

полночной горницы беззвучье...

У всех бывает тяжкий час,

на злые мелочи разъятый.

Прости меня на этот раз,

и на другой, и на десятый, —

ты мне такое счастье дал,

его не вычтешь и не сложишь,

и сколько б ты ни отнимал,

ты ничего отнять не сможешь.

Не слушай, что я говорю,

ревнуя, мучаясь, горюя...

Благодарю! Благодарю!

Вовек не отблагодарю я!

 [1965]

Длительные, очень неровные, бурные отношения любящих друг друга людей выплёскивались на страницы их поэтических сборников. Так, Яшин в 1961 году написал стихотворение «Речка Вертушинка» (легко догадаться, что в этом образе он изобразил Веронику).

Речка Вертушинка

Над тобой не одна осинка

Одурманенно склонена.

Колдовством твоим, Вертушинка,

Вся душа до краёв полна.

Завертела, обворожила,

Закружила меня чуть свет.

Что ж ты делаешь, вражья сила -

И зимой избавленья нет.

С увлеченьем, с ожесточеньем,

Изворачиваясь и дразня,

Обнажаешь мои коренья,

Словно хочешь свалить меня.

Не весеннее наше дело:

Сколь ни тешься, ни молодись -

Я не тот, и ты обмелела,

Так застынь же, угомонись!

Вероника ответила ему не менее талантливо, хлёстко и нежно.

Хороша, говоришь, красива?

Что ж клянешь ты ее с тоской?

Не кори, а скажи спасибо

быстрине ее колдовской.

И в погоду, и в непогоду

над речонкою склонена,

пьет осинка живую воду,

через то и жива она.

Вертушинке ли не струиться?

Нет иных у нее примет…

Если речка угомонится,

значит, речки на свете нет.

То мелеет, то прибывает, —

любо-дорого поглядеть…

Реки старыми не бывают,

им не надобно молодеть.

Не страшись ее круговерти,

не беги от воды хмельной,

успокоится после смерти,

нету вечных рек под луной!

Чем дальше перелистываешь строки Тушновой разных лет, тем явственней как бы неизбежность последних, несомненно самых сильных стихов, созданных в крайнем страдании и острейшем счастье.

* * *

Помнишь, как залетела в окно синица,

Какого наделала переполоху?

Не сердись

на свою залетную птицу,

сама понимаю, что это плохо.

Только напрасно меня ты гонишь,

Словами недобрыми ранишь часто:

я не долго буду с тобой -

всего лишь

до своего последнего часа.

Потом ты плотнее притворишь двери,

рамы заклеешь бумагой белой...

Когда-нибудь вспомнишь,

себе не веря:

неужели летала,

                мешала,

                       пела?

 

***

Я прощаюсь с тобою

у последней черты.

С настоящей любовью,

может, встретишься ты.

Пусть иная, родная,

та, с которою - рай,

всё равно заклинаю:

вспоминай! вспоминай!

Вспоминай меня, если

хрустнет утренний лёд,

если вдруг в поднебесье

прогремит самолёт,

если вихрь закурчавит

душных туч пелену,

если пёс заскучает,

заскулит на луну,

если рыжие стаи

закружит листопад,

если за полночь ставни

застучат невпопад,

если утром белёсым

закричат петухи,

вспоминай мои слёзы,

губы, руки, стихи...

Позабыть не старайся,

прочь из сердца гоня,

не старайся,

не майся -

слишком много меня!

 [1963]

В последние дни перед смертью она запретила пускать Александра Яшина к себе в палату — хотела, чтобы он запомнил её красивой, весёлой, живой.

Умирала Вероника Михайловна в тяжелых мучениях. Не только от страшной болезни, но и от тоски по любимому человеку, решившемуся в конце концов выпустить горько -грешное счастье из рук. Поэтессы не стало 7 июля 1965 года. Ей едва исполнилось 50 лет. Остались рукописи в столе: недописанные листки поэмы и нового цикла стихов…

* * *

Я стою у открытой двери,

Я прощаюсь, я ухожу.

Ни во что уже не поверю,-

все равно

напиши,

прошу!

Чтоб не мучиться поздней жалостью,

от которой спасенья нет,

напиши мне письмо,

пожалуйста,

вперед на тысячу лет.

Не на будущее,

так за прошлое,

за упокой души,

напиши обо мне хорошее.

Я уже умерла.   Напиши!

Яшин, потрясенный смертью Тушновой, опубликовал в «Литературной газете» некролог и посвятил ей стихи — свое запоздалое прозрение, исполненное болью потери.   Через три года после смерти Вероники, 11 июня 1968-го, умер и он. И тоже от онкологического заболевания.  Ему было всего пятьдесят пять лет.

В чем отказала я тебе,скажи?

Ты целовать просил — я целовала.

Ты лгать просил,— как помнишь, и во лжи

ни разу я тебе не отказала.
Всегда была такая, как хотел:

хотел — смеялась,а хотел — молчала...

Но гибкости душевной есть предел,

и есть конец у каждого начала.
Меня одну во всех грехах виня,

все обсудив и все обдумав трезво,

желаешь ты, чтоб не было меня...

Не беспокойся —я уже исчезла.

Стихи Вероники Тушновой на сайте - 

http://www.litera.ru/stixiya/authors/tushnova.html