Издательство "Время", 2013
Войскунский Е. Л. Мир тесен: Роман — М.: Время, 2013.—704 с. — 84x108/32 — В пер.: 2000 экз. (Самое время!) ISBN 978-5-9691-0864-6
Далеко не каждый из многочисленных поклонников писателя-фантаста Евгения Войскунского знаком с другой стороной его творчества, основанной на жизненных впечатлениях капитана III ранга, кавалера двух орденов Красного Знамени, участника героической обороны Ханко. «Мир тесен» — это роман-воспоминаниие, своего рода групповой портрет поколения, подросшего как раз к самой войне и принявшего на себя страшную тяжесть ленинградской блокады и сражений на Балтике. Действие заканчивается в победном мае 1945 года, но судьбы героев в эпилоге протянуты до 80-х
годов. Через всю книгу проходит история борьбы за восстановление доброго имени одного из храбрейших бойцов-балтийцев, попавшего в беду.
Войскунский Е. Л. Девичьи сны: Роман; повести — М.: Время, 2013. — 576 с. — 84x108/32 — В пер.: 2000 экз. — (Самое время!) ISBN 978-5-9691-0865-3
В этом томе представлены обе стороны творчества прозаика Евгения Войскунского — реалиста и фантаста. Действие романа «Девичьи сны» происходит в канун распада Советского Союза. Карабахское противостояние откликнулось трагическими событиями в Баку, страшной эскалацией межнациональной вражды, изгнанием из родных домов тысяч ни в чем неповинных людей. Вихрь событий беспощадно ломает судьбы русско-немецко-еврейской семьи ветерана Великой Отечественной и азербайджанско-армянской семьи их школьных друзей.
Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему ХХ веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?
Об авторе
Евгений Львович Войскунский — русский советский писатель-фантаст. Родился в Баку 9 апреля 1922 г. Поступил в Академию художеств на искусствоведческий факультет и одновременно на подготовительные курсы архитектурного факультета. В 1940 году призван в армию. Начал службу в Кронштадте на полуострове Ханко. Служил в ВМФ, Великую Отечественную войну провёл на Балтийском флоте; капитан-лейтенант. Окончил заочно Литературный институт им. А. М. Горького (1952). Печатается с нач. 1950-ых. В начале 1970-х годов переехал из Баку в Москву. Писать фельетоны начал еще в школе. Первый рассказ опубликован в газете «Боевая вахта», которая выходила на Ханко. Летом 1941 года его перевели в редакцию газеты, которая была переименована в «Красный Гангут». Там он встретился с поэтом Михаилом Дудиным, ставшим его близким другом. После эвакуации с полуострова 3 декабря 1941 года служил военным корреспондентом в созданной газете кронштадской военно-морской базы «Огневой щит». Осенью 1944 года назначен в новую газету военно-морской базы в Финляндии. Потом назначен редактором газеты бригады торпедных катеров, которая дислоцировалась в г. Пиллау. В 1960-1970-е годы им были написаны произведения в жанре научной фантастики, ставшие классикой. Много лет Евгений Львович вместе с Дмитрием Биленкиным и Аркадием Стругацким руководил Московским и Всесоюзным семинарами молодых писателей фантастов. В середине 1980-х годов возвратился в «литературный мейнстрим», написал романы о войне и о своем поколении. Лауреат литературной премии имени Константина Симонова (1984). Номинировался на премию Русский Букер в 2007 году за роман «Румянцевский сквер». Лауреат Международной литературной премии имени А. и Б. Стругацких 2009 года в номинации «Критика и публицистика» за эссе «Остров в океане» (журнал «Если», №8, 2008). Лауреат старейшей советской и российской литературной премии в области фантастики Аэлита 2011 года за вклад в фантастику. Перевёл на русский язык многие произведения азербайджанского писателя Гусейна Аббасзаде. Член СП СССР (1959). Награждён двумя орденами Красной Звезды, орденами Отечественной войны 2-й степени, «Знак Почёта» (1984), боевыми наградами. Лауреат литературной премии имени К. Симонова (1984).
Из отзывов о книгах:
Войскунский блестящий рассказчик историй — именно историй, во множественном числе; персональные истории перемешаны с «коллективными»; настоящее время романа — с прошедшими и предпрошедшим; мирные сцены в крепкий жгут заплетены с батальными (хотя, показывает Войскунский, радикальной разницы между миром и войной и нет; насилие неизменно).
Лев Данилкин
Журнал «Афиша»
Очень хорошо. Редкий образец увлекательной военной прозы, разбавленный картиной старения солдат той войны в эпоху перемен.
Sheldon J.
http://www.livelib.ru/review/6548
Это интеллигентная литература, написанная интеллигентными людьми для интеллигентных людей, а такой в последнее время становится что-то все меньше и меньше...
Кир Булычев
Писатели нашего детства. Сто великих имён
Он и теперь остается для нас Наставником — внимательным, строгим и чрезвычайно доброжелательным. Его интеллект и талант неподвластны времени — Войскунский продолжает писать замечательные, умные и честные книги, радуя своих читателей и друзей.
Борис Руденко
Журнал «Если», 2007, №7
Легендарный фантаст, автор «Экипажа Меконга» и «Плеска звездных морей», Войскунский - один из основоположников научной фантастики 60-70-х, наряду с братьями Стругацкими, Булычевым, Ефремовым. Евгений Войскунский умеет не только лихо закрутить сюжет и придумать открытия и технологии будушего, но вложить в каждого из своих героев – Земскова, Игнатьева, Цыпина, Круглова кусочек своей души. Недаром прототипом Сашки Игнатьева из романа «Мир тесен» послужил поэт Михаил Дудин. Это та проза, по которой истосковалась современная литература: честная, мужественная и человечная. Евгений Войскунский сам словно после невероятного эксперимента, о котором пишет в фантастической повести «Химера», приобрел творческую молодость и теперь показывает молодым, как может быть написана настоящая военная проза – в романе «Мир тесен», как литература должна правдиво отразить ужас и трагедию межнациональных конфликтов («Девичьи сны»).
Отрывки из книги:
Присев под первой сосной, я откинул крышку с телефонной коробки. Аппарат, конечно, был мокрый. Черт, что же делать? Связь с Хорсеном нужно восстановить немедля, для этого меня и послали. И вот — провод есть, а в аппарате что-то неладно, изоляция, что ли, пробита. Меня трясло от холода, а может, от запоздалого страха. Все-таки это был мой первый десант.
Неподалеку, под соснами, шевельнулась тень. Я упал грудью на катушку, чтоб не скатилась в воду, и сорвал с плеча винтовку. Бой ушел вперед, но черт его знает, может, это заблудившийся «финик».
— Эй, кто там? — услыхал я хриплый оклик.
— Свои! — У меня отлегло. Разматывая провод с катушки, я пошел к человеку.
Он сидел, прислонясь к валуну, и беспрерывно сплевывал. В синей темноте белело его длинное лицо. Одна нога была вытянута. Рядом — я чуть не задел одного ботинком — лежали, не шевелясь, еще двое.
— Иванова убило, — сказал человек. — Какого Иванова? — не понял я. — Ты телефонист, что ли? Алексея Иванова, командира нашего. Он вам сигналил, срезали его. Ну-ка, стяни сапог.
Иванова убили! Я не видел его ни разу, но знал об его храбрости и слышал голос, когда он звонил с Молнии на Хорсен.
Принялся стягивать сапог с вытянутой ноги человека. Вдруг человек заорал дурным голосом — я так и замер.
— Не трожь, — прохрипел он, сплевывая. — Шунтиков придет, сам сделает. У нас Стрижа убило. Телефониста. Аппарат вон там, под скалой, — указал он. — Посмотри.
Бой утихал. Еще рвались гранаты и хлопали выстрелы, но явно стихало. Я пошел к скале. Она высилась черной, неровной поверху стеной. Под ногами звенели стреляные гильзы, в ботинках хлюпала вода.
Аппарат стоял под скалой на плоском, как стол, камне, провод от него тянулся в ту сторону, куда ушел бой. Видно, коробку не раз перетаскивали с места на место, когда финны теснили наших, и провод где-то оборвался. Разрывом гранаты, может, перебило. Сам аппарат был цел, питание вроде в порядке. Я быстренько подключил к нему новый провод и закрутил ручку.
— Гром! — закричал в трубку. — Гром, я Молния! Гром, слышите меня?
Телефонист на Хорсене ответил, и сразу я услышал голос командира отряда:
— Ну, что там у вас?
— Товарищ капитан, докладывает Земсков! Связь восстано...
— Об этом я уже догадался, — сердито прервал капитан и потребовал к телефону Иванова.
— Иванов убит, — сказал я.
На том конце провода раздался не то вздох, не то хриплый стон.
— Я тут один, товарищ капитан. Разрешите, я узнаю... — Щербинина давай, — сказал капитан. — Поживее! Я положил трубку на аппарат и побежал в глубь острова, и опять под ногами зазвенели стреляные гильзы. Я слышал неясные крики. Длинно-длинно высказался пулемет. Когда он умолк, я услышал зычный голос Щербинина. Он распоряжался, выставляя посты.
— Твои люди, Ушкало, пусть отдыхают, — говорил он; голоса и шаги приближались. — После драки покурить — первое дело.
Группа бойцов шла мне навстречу. В бледном свете лунного серпа, пробившегося сквозь кроны сосен, я увидел пиратскую бороду Щербинина. Двое несли кого-то на трофейной финской шинели.
— Мичман, — сказал я, — быстро на связь. Капитан зовет.
— А! — закричал Щербинин. — Живой? Я уж думал, ты у морского шкипера катушку раскручиваешь.
Он ударил меня по плечу и поспешил к телефону. Заломив мичманку и поставив одну ногу на камень, доложил капитану, что финны выбиты с острова. Один мотобот разбит при высадке. Потери еще не подсчитаны, но убито не меньше пяти человек, а раненых больше, сейчас будем уточнять. Взяты трофеи — ротный миномет и несколько штук автоматов «Суоми», точно пока неизвестно. Потом взял трубку главный старшина Ушкало, помкомвзвода гарнизона Молнии. Из его немногословного доклада я узнал, что в гарнизоне Молнии осталось в живых всего семь бойцов, боезапас кончался, только гранаты еще оставались, а последние патроны они, семерка, решили оставить для себя. Опоздай резервный взвод на час — остров был бы потерян. Лейтенант Иванов, командир острова, первым увидел наши мотоботы и поднялся из-за укрытия, чтобы просигналить, — и был срезан пулеметом противника.
Потом Ушкало некоторое время слушал, повторяя «есть... есть...», и в заключение сказал в трубку:
— Есть принять командование.
Над притихшими шхерами высоко в небе плыл кораблик новорожденного месяца. Его слабый свет еле процеживался сквозь кроны сосен. Мы курили, пряча в кулаках огоньки самокруток.
— Ты Кольку не видел? — спросил я Темлякова.
— Нет. — Он сидел рядом и возбужденно говорил: — ...чуть на голову не свалился с сосны. «Кукушка»! Я — раз! — за камень. Он как даст по мне очередь. Мимо! Только он побежал к берегу, я — раз! раз! Со второго выстрела снял. А другой финик...
— Где Колька? — спросил я. И выкрикнул: — Коля! Шамрай!
Чей-то голос буркнул:
— Нет Шамрая. В мотоботе остался.
— Как это — в мотоботе? — спросил я, неприятно пораженный. Но голос умолк. Я слышал, как стонал и сплевывал тот, длиннолицый, — кто-то стягивал сапог с его ноги. Смутно забелела накладываемая повязка. Толя Темляков что-то еще говорил — про второго «своего финика», — но я плохо слышал. Где же Колька Шамрай? Я встал и подошел к урезу воды, всмотрелся в тусклую поверхность плеса, в смутный силуэт соседнего острова Эльмхольма. Один мотобот покачивался на воде, длинный фалинь тянулся от его носа к выступу скалы. А второго не видно. Затонул, что ли?
— Земсков! — услышал я высокий голос Игнатьева. — Борька, ты где?
Я откликнулся и пошел к камню, где стоял телефонный аппарат. Тут крякнуло, ухнуло — прямо к нам понесся неровный нарастающий вой. Неподалеку полыхнуло красным, взметнулся взрыв. Туго ударило в уши, толкнуло в грудь, обдало теплой волной. Тук-тук-тук-тук — застучали осколки о камень, о наш гранитный остров. Снова вой. Снова взрыв. Я лежал ничком, прижавшись боком к камню и прикрыв руками голову. Мне было жалко только голову.
Грохнуло, ослепило, ударило за ухом, я почувствовал острую боль. Ну вот... кажется, все... Но звуки разрывов продолжали доходить до меня, горький запах тротила бил в ноздри, и я понял, что пока живой. Я услышал дребезжание зуммера и схватил трубку. Далекий, очень тихий голос капитана спросил:
— Что там у вас?
— Обстрел! — крикнул я, прижимая трубку к уху и не слыша своего голоса, заглушенного новым разрывом. Того, что говорил капитан, я тоже не слышал.
Я оглох. Сколько часов уже... сколько часов лежим под огнем?..
Кто-то потряс меня за плечо:
— Ты живой? Я приподнял голову и уставился на Игнатьева. Я был живой, только за ухом болело, только в животе что-то мелко и противно тряслось — наверное, поджилки. А между тем над соснами нарастал, приближаясь, неровный свист. Он ввинчивался в воздух. Сейчас ка-ак шарахнет... Я невольно обхватил голову руками. Бу-бух! Рвануло поблизости. Поблизости, но уже далеко. И снова тяжелое шуршанье летящего снаряда...
Наконец до меня дошло, что обстрел кончился. Теперь ханковская артиллерия била по Стурхольму — большому финскому острову по соседству с нашей Молнией. Ну да, со Стурхольма обстреляли нас — в отместку за то, что мы выбили их десант, — а капитан попросил у ханковской батареи огонька, и та ударила по Стурхольму. Заткнула им глотку.
Я уже не раз бывал под огнем и пытался заставить себя не бояться. Как это в книжках о прежних войнах писали: «С презрительной усмешкой он стоял под ядрами». Что-то в этом роде. Но мне пока что не давалась презрительная усмешка.
Я сел, упершись ладонями в землю. Левая наткнулась на острое, теплое — это был осколок снаряда. Тяжелый, зазубренный, не успевший остыть. Он не дотянул до меня нескольких сантиметров. Я размахнулся было, чтобы швырнуть осколок в воду, но передумал, сунул в карман бушлата.
— Десять минут, — сказал кто-то. — Десять минут сади- ли в нас.
— Вот это был огневой налет! — сказал Сашка. — Вот это налетик. Сатана перкала!
— Чего? — не понял я.
— Сатана перкала. Это финики кричали. Ихнее ругательство. У нас сатана, у них — сАтана.
За ухом у меня здорово болело. Провел пальцем по шее — палец стал черным от крови.
— Меня ранило, — сказал я, растерянно глядя на палец.
Сашка и Толик стали звать санинструктора, тот подошел, посветил фонариком на мою шею. Потом промыл рану чем-то едким и сказал:
— Сосновой щепкой царапнуло.
Я пошел искать Кольку Шамрая, но не нашел. Потом меня поставили на пост. Так и не спал почти до рассвета. И почти до рассвета работала артиллерия. На Вестервике заговорила тяжелая финская батарея, ей ответил ханковский главный калибр. Снаряды с обеих сторон выли и бура- вили воздух над нашими головами.
Под утро уцелевший мотобот ушел на Хорсен, увозя убитых и раненых. Вторым рейсом он увез Щербинина с частью взвода. Другая часть резервного взвода осталась на Молнии, в том числе Сашка Игнатьев, Темляков и я. А Кольки Шамрая не было ни среди убитых и раненых, увезенных на Хорсен, ни тут, на Молнии. Нигде его не было...
Надо, наверное, рассказать вам, как я попал на полуостров Ханко, в эти окаянные шхеры. Дело нехитрое: если есть на Балтике гиблая военно-морская база, то уж я на нее попаду.
Шучу, конечно. А вот всерьез.
(Из романа «Мир тесен»)
***
— Но прошло не пять, а целых тринадцать лет, прежде чем мы со Штейнбергом решили объявиться. Пожалуй, это достаточный срок для того, чтобы судить об устойчивости эффекта, не так ли? А эффект, достигнутый нами, был устойчив. Все анализы, все доступные приборам записи биоритмов, жизнедеятельности клеток свидетельствовали именно об устойчивости. Они не показывали никаких изменений. Иными словами: опыт, который мы очертя голову поставили на себе в марте 60-го года, оказался успешным. Он словно остановил разрушительную работу времени в наших организмах. Мы и внешне не изменялись, не старели, хотя в 73-м году мне исполнилось пятьдесят пять, а Штейнбергу шестьдесят.
Мы подготовили статью для теоретического журнала по биологии. Статья несколько раз летала с Кавказа в Ленинград и обратно, прежде чем приобрела строгий и доказательный вид. Ни одного лишнего слова. Только факты и цифры, схема бесперебойной доставки к нейронам питательных веществ, схема удаления из клеток мозга конечных продуктов обмена. И в заключение — весьма сдержанные выводы. Никаких громких фраз о вечной молодости и тому подобных штучках, которые Штейнберг называл лирикой. Частный случай регулирования обмена веществ в голов- ном мозге и рост активности нейронов под воздействием экстракта вероника. Вот так мы это определили — как говорится, скромненько и со вкусом.
В журнале статьей заинтересовались. Замредактора, который, собственно, и вел журнал, пригласил меня, расспросил, напоил хорошим кофе и сообщил следующее: получен положительный отзыв от авторитетного ученого, теперь статью послали к другому авторитету, но это так, для проформы; редколлегия решила публиковать статью в одном из осеннихномеров. Я послал Штейнбергу телеграмму, заканчивающуюся словами «виват соавтору со чады и домочадцы».
Кстати, о чадах. Как раз тем летом Галочка окончила школу и прилетела в Ленинград поступать в медицинский. Само собой, с ней прилетела Вера Никандровна...
— Вы с ума сошли, такую тяжесть тащить из Гаджинки! — С этими словами Люба встречает, впускает в квартиру гостей. — Здравствуйте, Верочка! Здравствуй, Галочка, миленькая!
Женщины обмениваются поцелуями и междометиями, а Круглов, принявший из рук Веры Никандровны сетку с огромным арбузом, качает головой:
— Ну и ну! Арбуз величиной почти с земной шар.
— Не могли же мы, дядя Юра, оставить вас без любимого фрукта, — звонко объявляет Галя, смеясь и подставляя щеку для поцелуя.
— Вас? Да ты что, Галочка? Забыла, что мы на ты? Галя стала прехорошенькой девушкой. Ей восемнадцать! Темно-русая, как Вера Никандровна, невысокая, хорошо сложенная, она все время в движении, вскакивает, ходит по комнате, не сидится ей на месте. И загорелое лицо подвижно, изменчиво, то выражает интерес к тому, что рассказывает мать о конкурсе в мединститут и об ее, Гали, шансах, то — мимолетную скуку. Всякому шутливому слову она рада, хохочет по-детски, долго, до полного насыщения смехом.
— Ну а как там поживает великий альпинист? — вопрошает Круглов. — Все лазит по горам или перешел на горизонтальный образ жизни?
— Горизонтальный образ жизни! — со смехом подхватывает Галя. — Лазит, лазит, — говорит Вера Никандровна. — В апреле стукнуло шестьдесят, я просила: уймись, выйди на пенсию. Не хочет. Мы «Запорожец» купили, Леня выучился водить, гоняет как молодой...
— Папа и есть молодой! — подтверждает Галя энергичным кивком. — Потому что горный воздух, движение.
— Дядя Юра не горным воздухом дышит, — смотрит Вера Никандровна на Круглова, — а отработанным бензином, а тоже... не назовешь старичком...
— Да, — кивает Люба, — мы с вами, Верочка, стареем... Ну вы не очень, — спохватывается она. — А я ужасно что-то расплылась, и болячки всякие появились. А наши мужья хорошо держатся. И слава богу!
— Слава, конечно, богу, — кивает Круглов, — но и слава нашим женам, которые пекутся о нас денно и нощно.
— Аминь, — завершает Вера Никандровна, все глядя на него. — А у тебя, Юра, хорошее настроение.
— Еще бы! Такие гости... такой арбуз... — Не от гостей. От еще чего-то. — Ладно, ладно! Ясновидящая... Так когда у тебя, Галочка, экзамен по биологии? Седьмого? Натаскать надо? — Сама управлюсь! — задорно звучит Галин голос.
— Штейнберг ее натаскивал, — говорит Вера Никандровна.
— Правда, я не уверена, что его взгляды на сей предмет совпадают со взглядами экзаменаторов.
— Пусть, пусть Юра проверит, — говорит Люба. — Он хороший учитель. Гордость нашей школы.
— Ну что ты! Я — страх и ужас методистов РОНО. До чего мне, ребята, надоели методисты! Всё-то они знают лучше всех. — Круглов тянется к тренькнувшему телефону. — Слушаю. Да. А, добрый вечер, Анатолий Кузьмич... Нет, ничего. — Некоторое время он слушает, помрачнев. — Понятно. Но вы говорили, что вторая рецензия — просто так, для проформы... Понятно... Да, это было бы вызовом, конечно, конечно. Понимаю, Анатолий Кузьмич, ваше огорчение. Нет, не заеду. Пришлите, пожалуйста, с курьером. Или у вас нет курьера? Ну прекрасно. Всего хорошего.
Он кладет трубку. Сидит в задумчивости.
— Что случилось, Юра? — встревожилась Люба. — Это из редакции?
— Вот и испортили хорошее настроение. — Круглов выходит на балкон. Отсюда, с двенадцатого этажа, проезжая улица в пыльно-зеленых берегах кажется широкой рекой, полной движения, шума моторов, гула голосов у гастронома напротив. Течет река обыденной жизни.
Лето. Ранний вечер.
Люба выходит на балкон, прислоняется плечом к плечу Круглова, заглядывает мужу в лицо:
— Юра, звонили из журнала? Что-то со статьей? Он говорит очень спокойно:
— Рогачев написал разгромную рецензию. Завтра я набью ему морду...
Он прохаживается у подъезда института, вдоль наивных облупленных колонн XVIII века. Поглядывает на часы. И, похоже, нервничает — то принимается бормотать что- то, оглядываясь, то споткнется на ровном месте. Видно, что ему не по себе.
Ну наконец-то! Прекрасно одетый, в шляпе, с кейсом в руке выходит из института Рогачев. Каким он стал седым и солидным за минувшие годы! Нет, не растолстел, но, как бы лучше выразить, раздался по-начальственному в плечах и ниже. Неторопливая и отчужденная повадка появилась у Глеба Алексеевича. Его сопровождает молодой сотрудник, тоже при галстуке и при кейсе, он что-то говорит маститому коллеге, а тот слушает с благосклонной полуулыбкой. И уже Рогачев подходит к своей машине...
— В чем дело? — Он вскидывает взгляд на внезапно выросшую перед ним фигуру. — А, это вы, Юра...
— Да, я. Не ожидали?
— Если вы хотите поговорить со мной, то попрошу в четверг после двух.
— Я не хочу говорить с вами.
— Тогда... — Рогачев выдвигает вперед плечо, намереваясь шагнуть к машине, но Круглов недвижим. — Посторонитесь, пожалуйста, Юра.
— Глеб Алексеевич, один только вопрос. Вы в рецензии написали: вряд ли исследование тончайшего механизма питания клеток головного мозга доступно школьному учителю и альпинисту, не оснащенным современным лабора- торным оборудованием.
— Я написал не так.
— Ну, смысл именно такой. Вы что же, забыли, что мы в те годы, когда готовился эксперимент, профессионально занимались физиологией под вашим пристальным руководством?
— Ничего я не забыл, — сдержанно говорит Рогачев, — и вообще здесь не место.
— Товарищ, — вклинивается между Рогачевым и Кругловым молодой сотрудник, — осадите назад. Не приставай-те к профессору...
В следующий миг он отлетает в сторону, отброшенный Кругловым.
— Это хулиганство! — кричит Рогачев. — Вы не смеете, Круглов...
— Посмею раз в жизни! — С этими словами Круглов наносит сокрушительный удар в профессорскую челюсть.
Но это происходит только в его воображении.
По-прежнему он стоит, молчаливый, на балконе, под которым синими, желтыми кораблями течет река вечерней жизни.
— Не смей, — говорит Люба, обеспокоенно заглядывая ему в глаза, — слышишь, не смей связываться с ним. Ты слышишь, Юра?
Круглов кивает.
— Дай мне слово, Юра, дай честное слово, что не пойдешь выяснять отношения с этим Рогачевым.
— Да что ты всполошилась?
— Всполошилась, потому что знаю, какой ты бываешь невыдержанный, если...
— Не беспокойся, Люба. Не пойду я бить ему морду. Не посмею. Как можно! Такому важному, сановному... члену- корреспонденту... Ведь я червяк в сравнении с ним... лицом таким... его сиятельством самим...
— Что ты бормочешь? Юра, очнись! На балкон выглядывает Галя:
— Вы совсем про нас забыли!
И опять они сидят вчетвером за накрытым столом, в середине которого пламенеет огромный арбуз, и Круглов поднимает бокал с красным вином:
— Выпьем за то, чтобы Галочку приняли в институт.
— Спасибо, дядя Юра, — улыбается Галя. — Меня непременно примут.
— Тебя непременно примут, ты станешь врачом. Ты научишься лечить людей. Молодых — от растяжения связок. Стариков — от ишемии и склероза. Ты будешь им мерить давление и выслушивать биение сердца. Милая Галочка, ничего этого не надо. Старость — не болезнь, не комплекс болезней. Это — забастовка организма. Бастуют то один участок, то другой. Они, представь себе, протестуют против ухудшения питания.
— Ты уж скажешь! — вставляет Люба.
— Что делают умные хозяева, чтоб прекратить забастовку? Повышают зарплату, верно? Подвозят продукты. Своевременный подвоз нужных продуктов! Поддержание на оптимальном уровне обмена веществ!
— Юра, ну что ты разошелся? — беспокоится Люба. — Обмен веществ, конечно, нужен, но...
— Но не нам, советским людям. И не сегодня. — Круглов понимающе кивает, гася вспышку возбуждения. — Ладно. За твою удачу, Галочка.
Он тянется своим бокалом и чокается с ней.
(Из повести «Химера»)
Мне можно помочь продолжить видеоблог. Для этого нужно 14 раз подпрыгнуть на левой ноге держа себя правой рукой за левое ухо. Но можно и проще поступить - пройти по ссылке и прочитать вот это -
http://lapadom.livejournal.com/1004435.html
:)
На той же книжной полке:
Можейко И. Тайны прошедших времен
http://lapadom.livejournal.com/976528.html
Можейко И.В. 1185 год
http://lapadom.livejournal.com/1047933.html
Великие сражения. Энциклопедия "Аванта"
http://lapadom.livejournal.com/1037963.html
Еще в домашней медиатеке:
Александр Осокин рассказывает о сговоре Гитлера и Сталина
(Александр Осокин. "Великая Тайна Великой Отечественной. Новая гипотеза начала войны") - http://lapadom.livejournal.com/825799.html