Оригинал взят у
irimiko в Станислав Ливинский "А где здесь наши?"Впервые за очень долгое время хочу написать несколько слов о стихах. Это книжка Станислава Ливинского, изданная издательством «Воймега» в этом году:
Пишу о ней не потому, что знаю автора (знакомство наше, по сути, шапочное), а потому что стихи хорошие, настоящие, нутряные. Я знаю, уверена, что все, случившееся с нами, существует вечно в каком-то измерении, в какой-то особой реальности, которая чаще всего закрывается для нас - повзрослевших, прагматичных, погасших и неверующих. И в то же время - совершенно точно — оно живет внутри нас, до поры до времени не подавая признаков жизни. Но стоит его всколыхнуть, как в этот раз, пронзительно-честными до последней запятой стихами, а иногда музыкой или неожиданным ракурсом бытия, и прошлое, такое вдруг объемное и живое, разворачивается и начинает так глубоко и ярко дышать, что настоящее начинает казаться ветхой декорацией. Не каждый может попасть туда, нужно знать лазы и прорехи в заборе. И мне кажется, что Станислав Ливинский как раз знает такие куриные тропы, ведущие в живое прошлое, обладает какой-то особенно цепкой и в то же время избирательной памятью. Собственно, эта тоненькая книжка и есть та самая тропка, ведущая читателя — деликатно и ненавязчиво туда, где мы были так счастливы со всеми нашими бедами вселенского масштаба, даже не подозревая об этом - в прошлое, где «мама с девичьей косой, а с нею отец, молодой и колючий, пьет чай у окошка в трусах и босой из кружки любимой с отбитою ручкой», где «кепка набекрень, тетрадки, школьная морока, и подбивает теплый день сбежать с последнего урока», где «город, маленький такой, огороды, заросли крапивы, водокачка, свалка за рекой режет взгляд, но смотрится красиво...» Свой творческий метод поэт, какжется, невзначай сам и сформулировал:
«Перемотай на самое начало.
Запоминай обратно эти лица,
где сердце неразборчиво стучало
и в книге жизни склеены страницы».
Наверное, не обошлось без совпадений (в конце концов, наше детство и юность пришлись на одну эпоху), но мне доставляет такое щемящее удовольствие, затаив дыхание, следовать за этим любовным, внимательным, печальным и светлым взглядом поэта туда, где "остывает мгновенье, выцветают чернила", где осталось сердце.
«В пересуды листвы, в желтизну ноября
с осторожностью первого снега
ты уйдешь. Оглянись и запомни меня,
молодого еще человека.
Оглянись и запомни. Останься такой,
как была ты когда-то при встрече
в переулке ташлянском с его нищетой
и горбинкой почти человечьей.
Будем долго молчать, догорать на костре,
а потом бесконечно дымиться,
где кричат "убивают!" в соседнем дворе
подгулявшие с виду девицы.
Мы еще поживем. Я тебя обнимал
и засовывал руки под хлястик.
Но последний троллейбус уже грохотал
и позвякивал мелочью в кассе.
Он тебя забирал, он тебя увозил,
Под колеса кидалась собака.
Напишу в этом месте, что я закурил,
хоть на самом-то деле — заплакал».
Пишу о ней не потому, что знаю автора (знакомство наше, по сути, шапочное), а потому что стихи хорошие, настоящие, нутряные. Я знаю, уверена, что все, случившееся с нами, существует вечно в каком-то измерении, в какой-то особой реальности, которая чаще всего закрывается для нас - повзрослевших, прагматичных, погасших и неверующих. И в то же время - совершенно точно — оно живет внутри нас, до поры до времени не подавая признаков жизни. Но стоит его всколыхнуть, как в этот раз, пронзительно-честными до последней запятой стихами, а иногда музыкой или неожиданным ракурсом бытия, и прошлое, такое вдруг объемное и живое, разворачивается и начинает так глубоко и ярко дышать, что настоящее начинает казаться ветхой декорацией. Не каждый может попасть туда, нужно знать лазы и прорехи в заборе. И мне кажется, что Станислав Ливинский как раз знает такие куриные тропы, ведущие в живое прошлое, обладает какой-то особенно цепкой и в то же время избирательной памятью. Собственно, эта тоненькая книжка и есть та самая тропка, ведущая читателя — деликатно и ненавязчиво туда, где мы были так счастливы со всеми нашими бедами вселенского масштаба, даже не подозревая об этом - в прошлое, где «мама с девичьей косой, а с нею отец, молодой и колючий, пьет чай у окошка в трусах и босой из кружки любимой с отбитою ручкой», где «кепка набекрень, тетрадки, школьная морока, и подбивает теплый день сбежать с последнего урока», где «город, маленький такой, огороды, заросли крапивы, водокачка, свалка за рекой режет взгляд, но смотрится красиво...» Свой творческий метод поэт, какжется, невзначай сам и сформулировал:
«Перемотай на самое начало.
Запоминай обратно эти лица,
где сердце неразборчиво стучало
и в книге жизни склеены страницы».
Наверное, не обошлось без совпадений (в конце концов, наше детство и юность пришлись на одну эпоху), но мне доставляет такое щемящее удовольствие, затаив дыхание, следовать за этим любовным, внимательным, печальным и светлым взглядом поэта туда, где "остывает мгновенье, выцветают чернила", где осталось сердце.
«В пересуды листвы, в желтизну ноября
с осторожностью первого снега
ты уйдешь. Оглянись и запомни меня,
молодого еще человека.
Оглянись и запомни. Останься такой,
как была ты когда-то при встрече
в переулке ташлянском с его нищетой
и горбинкой почти человечьей.
Будем долго молчать, догорать на костре,
а потом бесконечно дымиться,
где кричат "убивают!" в соседнем дворе
подгулявшие с виду девицы.
Мы еще поживем. Я тебя обнимал
и засовывал руки под хлястик.
Но последний троллейбус уже грохотал
и позвякивал мелочью в кассе.
Он тебя забирал, он тебя увозил,
Под колеса кидалась собака.
Напишу в этом месте, что я закурил,
хоть на самом-то деле — заплакал».